Эйджизм, или дискриминация по признаку возраста, формируется в культуре и укореняется во всех общественных институтах. Как это происходит и к чему приводит?
Анна Шадрина
В глобальном демографическом тренде — старении населения — Беларусь не является исключением. Демографы объясняют, что планета стареет в результате общего снижения рождаемости и роста продолжительности жизни. Согласно различным прогнозам, к середине века во многих странах количество людей старше трудоспособного возраста сравняется или даже превзойдет численность более молодого населения [1].
Согласно данным последней переписи населения, в Беларуси около 30% одиночных домохозяйств составляют люди пенсионного возраста [2]. Учитывая высокие показатели разводов[3], существенную гендерную разницу в продолжительности жизни [4], а также политику нетерпимости к негетеронормативным сценариям жизни, многие белоруски старшего возраста проживают опыт старения наедине с собой.
«При этом социологи отмечают, что женщины, зарабатывающие в среднем меньше мужчин, хуже обеспечены и в пожилом возрасте. Трудности усугубляются тем, что женщины, которые воспитывают детей в одиночку, имеют меньше возможностей откладывать деньги на старость [5]»
Новая демографическая реальность требует пересмотра пенсионных систем и самого подхода к пониманию возраста.
В частности, в Беларуси женщины в среднем живут значительно дольше мужчин, но на пенсию выходят раньше. Однако в доминирующей культуре женщин перестают воспринимать влиятельной аудиторией еще до вхождения в «нетрудоспособный» возраст. Это связано с системой убеждений, в которой основным женским капиталом видятся молодость и красота. В наших широтах в популярном воображении женская молодость и привязываемая к ней сексуальность заканчиваются еще до 40.
С этого времени основным смыслом жизни женщины назначается забота о детях и внуках. Единственным поводом обращения к категории «женщины за 40» в популярных медиа является подспудная или скрытая реклама средств и приемов, предлагающих «вечную молодость». Так женщины оказываются дважды репрессированными по признаку возраста: в первый раз — когда культура списывает их со счетов, во второй — когда внушает, что добиться отмены старения реально, а индивиды, которые с этим не справляются, просто ленивы и невежественны.
Что такое возраст?
Возраст — это не только индикатор жизненного периода между рождением и смертью. Это также сложный феномен, включающий биологическое, историческое и политическое измерения, размещающий индивидов на карте социального неравенства в соответствии с количеством прожитых лет. Когда мы говорим: «Я не чувствую себя на свой возраст», — мы показываем, что у этого феномена есть различные измерения. Возраст — это не только летоисчисление, которое в действующей логике должно быть связано с состоянием тела. Это еще и определенный способ рассказа о личности. Возраст нельзя почувствовать потому, что это не орган и не чувство, но подвижный комплекс идей.
Пересекаясь с другими осями общественной стратификации — классом, гендером, расой, состоянием здоровья, — культурное значение возраста, характерное для определенного общества, задает жесткие нормы поведения и усугубляет иерархию.
«Так, социальный статус мужчин выше социального статуса женщин, молодость наделяется символическим преимуществом перед старостью. Соответственно, пожилые женщины оказываются одной из самых уязвимых групп с точки зрения доступа к общественным благам»
В последние десятилетия «возраст» как эвфемизм старения все чаще становится фокусом общественного интереса. Однако этот интерес лишь обостряет социальное неравенство, поскольку направлен главным образом на пересмотр границ старости в пользу ее сокращения в связи с ее низким социальным значением.
Сегодня вы не обнаружите магазина косметики, не предлагающего снадобий с припиской «анти-эйдж». Со старостью борются пластическая хирургия, биотехнологии, идеология «позитивного старения» и вечной молодости.
Современная «антивозрастная» риторика впускает в поле зрения женщин за 40, 50 и 60. При условии, что они выглядят не старше 30.
«Другими словами, вы можете стареть, сохраняя за собой автономный статус до тех пор, пока ваша внешность не отражает признаков старения»
Обращаясь к людям старшего возраста, популярные медиа все чаще используют позитивные коннотации, которые прямо или косвенно связаны с молодостью. На слуху проекты и рубрики с характерными названиями «Третья молодость», «Возраст счастья», «Старение — не приговор». Таким образом, молодость, сохранять которую, с точки зрения доминирующих убеждений, можно и нужно бесконечно, приобретает культовый статус в культуре. В то же время естественные процессы угасания, умирания и смерти по условиям коллективного договора становятся табу.
История феномена возраста
О старении невозможно говорить, не обозначив, как в истории человечества возникают и изменяются представления о циклах жизни. В своей культовой книге «Ребенок и семейная жизнь при старом порядке» Филипп Арьес [6] находит, что в раннем средневековье бытовало представление о двух основных жизненных циклах: водоразделом между «молодостью» и «старостью» служил брачный статус, возраст не наделялся особым социальным значением.
В частности, к детям относились как к особой категории, не стараясь оградить их от тех явлений, которые, с сегодняшней точки зрения, могут иметь негативное влияние на хрупкую детскую психику — сексуальных сцен, сцен, связанных с насилием и жестокостью, и от труда.
По Арьесу, важнейшая перемена в отношении к детям за всю историю человечества начала складываться в VXII столетии и окончательно произошла в эпоху индустриализации, когда открылись новые возможности для выхаживания младенцев: доступная медицинская помощь и высвободившееся в результате развития инфраструктуры время. Концепция интенсивной родительской заботы сменила парадигму «небрежения» и обеспечила переход от равновесия между высокой детской смертностью и высокой рождаемостью к балансу низкой смертности и низкой рождаемости.
Особая забота о детях стала продуктом целого ряда революционных социальных процессов: возникновения понятия «домашнего очага», утверждения семьи буржуазного типа с ее особой женской семейной миссией, эволюции представлений о линейности времени и циклах жизни, распространения систематического школьного обучения.
«Изобретение» детства как особого жизненного этапа задает различные сценарии организации общественных иерархий в связи с изменениями представлений о возрасте. Сейчас внимание общественных дискуссий все больше приковано к новой культуре детоцентризма, в которой, с одной стороны, родители по-прежнему несут ответственность за безопасность и благополучие детей, что наделяет их властью принимать решения. С другой стороны, популярная концепция «раннего развития» ставит во главу угла интересы детей, которым, в частности, считается, должны быть подчинены все устремления заботящихся взрослых, в патриархатной культуре — матерей.
В контексте отношений власти и возраста некоторые исследователи(-цы) находят, что нынешняя битва со старением, а точнее с тем негативным значением, которое приписывается в западных обществах старости, связана с
«нежеланием многочисленного и влиятельного поколения беби-бумеров терять власть, которую они обрели в результате определенных общественных трансформаций»
Размер и финансовое благополучие данной когорты, с другой стороны, становятся мишенью рынка товаров и услуг, связанных с идеей продления молодости, а стало быть, и власти.
Возвращаясь к разнообразию значения возраста и связанных с ним семейных функций, можно также вспомнить классическое исследование о взрослении на острове Самоа. Антрополог Маргарет Мид [7] показала, что у некоторых народов материнствуют не по принципу половой принадлежности, а по принципу возраста.
Изучая процесс социализации детей в полинезийском обществе, Мид выяснила, что ребенок здесь утрачивает свою церемониальную значимость сразу после рождения и обретает ее вновь только по окончании пубертатного периода. В большинстве самоанских деревень того периода, о котором пишет Мид, как только ребенок достаточно подрастает, ему или ей передается забота о младших членах семьи.
Когда самоанский ребенок, чаще девочка, становится достаточно крепким физически для того, чтобы перемещать тяжелые ноши, в интересах семьи заботу о маленьких детях перекладывают на плечи младшей сестры. Никогда больше он не будет находиться в таком полном распоряжении у старших, никогда больше его не будут терроризировать «маленькие тираны».
Введение на Самоа обязательного обучения в государственных школах привело к полной дезорганизации хозяйства, поскольку дети должны были удаляться из дома на большую часть дня, оставив на взрослых задачи, к решению которых те не были готовы.
Образ жизни, при котором матери остаются дома и заботятся о своих детях, а другие взрослые выполняют повседневные обязанности и отлучаются с поручениями, был совершенно беспрецедентен для полинезийского общества, что опровергает эволюционистскую теорию о «врожденной» потребности женщин заботиться о детях и других членах семьи.
Возраст и периоды жизни в личной истории
От Фрейда и до наших дней принято считать, что «все мы родом из детства». Но так было не всегда. Сложный идеологический конструкт детства составляют не только универсальные представления о специфическом периоде жизни, но и сам способ производства знания о личности, принятый человечеством в определенную эпоху.
Вероника Нуркова объясняет [8], что автобиографическая память в том виде, в котором она нам знакома сегодня, как связная, протяженная во времени история индивидуальной жизни, включающая обязательный рассказ о детстве, является весьма недавним изобретением.
Сегодня мы создаем нарратив собственной личности, отталкиваясь от истории происхождения, учитывая воспоминания о наиболее ярких событиях, подкрепленные сложной системой доказательств: фотографиями, документами, свидетельствами современников и современниц. Однако еще 150 лет назад, до изобретения фотографий, люди не представляли, как выглядели их бабушки и дедушки, напоминает Нуркова.
Память о себе была очень короткой, люди не знали, как они сами выглядели в детстве. Даже простое зеркало было доступно не всем слоям населения, знание об индивидуальности, таким образом, ограничивалось высказываниями других людей в перспективе нескольких лет.
Катриона Келли в масштабном исследовании дореволюционного, советского и постсоветского детства [9] упоминает о том, что некоторые ее информанты(-ки) типично начинали свои биографические повествования, говоря: «Какое детство у меня было? Никакого». «Отрицанием» раннего периода жизни в данном случае рассказчики(-цы) обозначают несовпадение корректного образа детства и связанных с ним особой диеты, развлечений, этикета и фольклора с собственными воспоминаниями.
«В популярном воображении под «детством» часто понимается не конкретный жизненный этап, а определенное качество жизни, предписываемое детям текущей идеологией. У воспоминаний о детстве может быть и обратный эффект»
Обращаясь к фрейдистскому концепту ностальгии как побега в воображаемое светлое прошлое из трудно переживаемого настоящего, Келли говорит о том, что иногда люди помнят не то, что они переживали в действительности, а то, что должны были переживать согласно доминирующей системе убеждений.
Как значение возраста женщины конструируется в социальной политике и культуре
Границы женской молодости в нашей части света сформированы советской гинекологией, заносившей женщин после 26 лет в категорию «старородящих». От советских женщин ожидалось, что они выйдут замуж и родят своих первых детей в ранние 20, чтобы впоследствии «не отвлекаться» от семейных функций, совмещенных с профессиональной и общественной деятельностью. В этом контексте считалось, что женщина должна «определиться» до 30 лет. В противном случае ей приписывали идентичность старой девы.
После распада СССР, вместе с новым медиапотоком пришли и новые западные нормы. Так, в середине нулевых до нас дошел американский сериал «Секс в большом городе», рассказывающий о 30-летних горожанках в романтическом поиске.
«Внезапно оказалось», что жизнь женщины не останавливается на отметке «30»
Постсоветские фильммейкеры конечно, не могли обойти новый тренд и тоже обращались к росту числа людей, преимущественно женщин, откладывающих вступление в брак или живущих вне брака постоянно. Так, в это же время была предпринята попытка снять российский аналог «Секса в большом городе» — сериал «Бальзаковский возраст, или Все мужики сво…» (название отсылает к роману Оноре де Бальзака «Тридцатилетняя женщина»). Несмотря на раздвинутые границы молодости, «бальзаковский возраст» в местном понимании все еще является эвфемизмом начала угасания.
Американский сериал стал культовым произведением культуры, поскольку говорил о серьезных социальных проблемах и праздновал разнообразие жизненных сценариев и идентичностей. Российские создатели увидели потенциал темы, но не сумели найти язык, чтобы говорить о глобальных трансформациях в частной жизни. В результате получился неуклюжий ситком, натурализирующий разделение на женщин, ищущих партнерства, и мужчин, избегающих его.
В нашем десятилетии показательным произведением о женской жизни является телесериал режиссера Валерии Гай Германики «Краткий курс счастливой жизни», премьера которого состоялась в 2012 году. Главными действующими лицами сериала являются четыре горожанки в возрасте между двадцатью с чем-то и тридцатью с чем-то годами.
Старшая из них, 36-летняя Катя, постоянно слышит от своей дочери, что «в ее возрасте» такие заботы, как сексуальная привлекательность «уже неуместны». В конце концов Катя перенимает идею о том, что ее молодость прошла, и решается на пластическую операцию, чтобы задержать процесс старения. Так действующая культура предлагает нам вместе с Катей уверовать в то, что «женский век» прекращается еще до сорока.
Старение как территория свободы
Если период жизни женщины от «36 Катиных лет» и до пенсии не попадает в фокус общественного внимания, то к пожилым современницам культура уже предъявляет новые претензии.
«Так, в популярных медиа часто можно встретить рассуждения о том, что пожилые женщины в нашей части света «махнули на себя рукой», «перестали за собой следить», им ставится в вину прекращение контроля над весом, отмена диеты, исключающей продукты, ведущие к полноте, неактивный образ жизни»
В качестве позитивного примера приводятся иллюстрации пожилых элегантных представительных западного среднего класса или частых пользовательниц достижений пластической хирургии, которые якобы отменили естественный ход времени.
С другой стороны, существует альтернативное мнение, критикующее в особенности женщин публичных профессий, которые не соблюдают «надлежащий возрасту дресс-код», то есть, «молодятся», продолжая демонстрировать сексуальность и заинтересованность в романтических связях.
Действительно, многие женщины пенсионного возраста следуют определенному дресс-коду, выражая свою возрастную принадлежность. Это может быть связано с тем, что в этой фазе жизни многие из них находятся в разводе, становятся вдовами и не ожидают, что в условиях культа вечной молодости их будут рассматривать в качестве сексуальных объектов.
С другой стороны, саботаж кодов традиционной женственности может быть истолкован как неосознаваемый протест против несправедливого положения женщин в обществе, против груза ответственности за поддержание благополучия семьи, профессиональную успешность и конвенциональную внешность, которую несут современницы на протяжении периода жизни, относящегося к молодости.
В контексте глобального старения населения пожилые люди будут становиться значительной частью населения, и интересы этой группы будут приобретать все большее значение с каждым годом. Разумеется, благосостояние в пожилом возрасте напрямую зависит от здоровья, в поддержании которого не последнюю роль играет активный образ жизни.
Однако сегодня гораздо важнее обсуждения того, каким должно быть лицо старения, привлечение внимания к проблемам изоляции, бедности и дискриминации, с которыми сталкиваются пожилые люди, в особенности женщины в менее развитых странах.
http://makeout.by/20...zhenschiny.html
