Сообщений в теме: 61

[Nezabudka]

Ol'ga, вот от таких людей, с такими взглядами и есть щит, которых ущемляет чья-то инвалидность. Не стоит забывать, что это всего лишь вопрос случая и каждый может того не подозревая оказаться в шкуре растения умом или телом. Интересно рассуждать выступая наблюдателем, совсем иначе мыслишь, находясь по ту сторону. Быть добрее не значит требовать от кого-то добра)

[Ol'ga]

Незабудка

На все воля богов.

[Ушла]

Б

[Ушла]

Кстати, вспомнила про фильм на эту тему "Letters to God" - Письма к Богу

[johanna]

Конечно, если ребенок родился инвалидом или неполноценным - значит, было за что. Это не может быть случайностью, следствием генетической предрасположенности, родовой травмы или внешнего воздействия. И даже если здоровый ребенок потом заболел и в результате, скажем, года в три стал аутистом, или у него нашли саркому - это все равно возмездие справедливого мироздания. Раз болеет - значит, бог или судьба наказывают страшного грешника. Наверняка в прошлой жизни он был убийцей, вором, насильником и ссал соседям в борщ. И чем тяжелей заболевание, тем тяжелей болезнь, это точно, это какой хотите батюшка подтвердит. Вот те, кто рождается с патологиями, не совместимыми с жизнью - это бывшие нацисты, не иначе. Так что если кто слабовидящий, например, или с артрозом, или даже без ноги, то пусть, конечно, радуется, что легко отделался - это, наверное, за что-то помельче, типа уклонения от налогов). Но при этом пусть не требует особого отношения! Ишь, книги для них специальные печатают, пандусы делают, еще и деньги им государство платит, прикиньте, девчонки! На нашей с вами шее сидят эти неполноценные (есть, конечно, некоторые нормальные, но это исключение, не верьте им!). Я считаю, надо всех их собрать, и куда-нибудь в резервацию, а еще лучше сразу в печь. И всем будет лучше, правда?

[Лунная Девочка]

И всем будет лучше, правда?

НЕт, не правда.

И да, у таких людей тяжелая карма.

Генетическая предрасположенность - то, что от ПРЕДКОВ, от РОДА - это тоже карма.

А еще такие люди появляются, чтобы НАУЧИТЬ НАС ЛЮБИТЬ!

[Olenka83]

Евгения М, вопросом кармы я интересовалась много лет и для меня стало открытием, что у многих врождённой кармы просто не существует. Есть жизненная. И у очень небольшого количества людей - врождённая (то есть они не первый раз на Земле). Поэтому вопрос предназначения и кармы немного расходится: предназначение есть, а кармы нет.
В какой-то степени это несправедливо (по отношению к инвалидам с детства), но мир вообще такой...
Нам бы хотелось, чтобы мир был справедлив, но это наши проблемы. Мир просто есть.

Сообщение отредактировал Olenka83: 02 мая 2013 - 08:50

[Ушла]

жх

[johanna]

НЕт, не правда.

И да, у таких людей тяжелая карма.

Генетическая предрасположенность - то, что от ПРЕДКОВ, от РОДА - это тоже карма.

А еще такие люди появляются, чтобы НАУЧИТЬ НАС ЛЮБИТЬ!

Лунная девочка, что "неправда" - уже хорошо, а то почитала я первую страницу обсуждения (да и вторую), и страшновато стало. Фашизм какой-то. Сверхлюди пишут.

А можно вопрос? Почему вы думаете, что генетика - это карма? Геном же не зависит от поступков и морали человека. От того, что я переведу старушку через дорогу, у меня не изменится ни один ген. Если я ограблю банк, тоже не изменится. А в карму вроде как должно зачесться. Так при чем тут карма?

Пусть Б-г вас судит по лучшим высказываниям, а не по этому. И буду надеяться, что на ваших детях ваши слова не отразятся.

Малкале, вам не нравятся собственные ваши слова, доведенные до гротеска? Так это хорошо. Значит, еще не все потеряно.

[Ушла]

[

[omkara]

Здравствуйте девочки.
Читая книгу Ника Вуйчича "Жизнь без границ", уже который день не могу найти ответа на вопрос, а в чем же предназначение детей-сирот, в особенности с умственными отклонениями, потому что хоть у Ника Вуйчича и нет рук, ног, он реализуется благодаря своему прекрасному интеллекту. Как он сам пишет - у Бога есть для каждого свой план, каждый является его драгоценным творением, каждый может вносить вклад в эту жизнь. Так какой вклад в эту жизнь у ребенка, с ДЦП и с серьезными интеллектуальными проблемами, брошенного с рождения? Если говорить о карме, что конкретно этому человеку надо делать? Я не говорю о действиях других, по отношению к нему, я не могу понять, что он сам должен, может делать в этой жизни? Может быть кто-нибудь слышал, читал что-то на эту тему в Ведах?

Про ДЦП, слышала как раз в лекции Торсунова О.Г. Лектор говорил, о том, что необходимо искать благоприятное во всем, что с тобой происходит. На что прозвучат возмущенный вопрос из зала, а как же ребенок с ДЦП. (тут я смутно помню, но дальше было интересно и я запомнила получше)

Когда душа уже заработала себе хорошую карму на рождение в человеческом теле, но немного не хватило, то рождается в теле человека с недостатками. Почти тело человека. Это означает, что душа прогрессирует и следующее рождение будет уже точно человеческим.

А в хорошем теле можно быстро скатиться до следующего рождения в животном теле. Непонятно кому больше "повезло"

[omkara]

Может быть кто-нибудь слышал, читал что-то на эту тему в Ведах?

Еще вспомнила из услышенного в лекциях. Когда в семье рождается ребенок с очень плохим здоровьем, то родители отправлялись вместе с ним в поломничество по святым местам. Они получали общение святых людей, мест, омовения в священных водах, пожертвования святым и т.д

Если у ребенка было по судьбе положенно прожить короткую жизнь в этом рождении, то он умирал, накопив много благочестивой кармы, для следующего рождения.

Если у ребенка не хватило благочестивой кармы для хорошего здоровья, то такое паломничество помогало накопить его и ребенок выживал.

Вот такой вот благоприятный результат в обоих случаях.

[johanna]

Вы, мадам, вообще здесь? Вы о чем? Где в моих словах Вы увидели гротеск?! Гротеск - это то, что я считаю неприемлемым даже мысль об уничтожении людей, которые не могут за себя постоять? Гротеск - это то, что мне не жалко моих налогов на людей, которые не могут зарабатывать?!

Перечитайте мое первое сообщение. Перечитали? Употребленный мной прием называется "гротеск", Еще чуть-чуть, и было бы "доведение до абсурда" - тоже прием такой, для наглядности. Я взяла ваши (в том числе, не только ваши) идеи про то, что каждая душа получает то, что заслужила, и вообще сама выбирает наказание, и про то, что все от бога, и если что-то плохо, то это бог покарал, а раз покарал - значит так надо, ему виднее. Так вот, взяла я, значит, эти идеи, покрутила и вернула, немного развив и доработав. И получилось страшно, правда? А ведь я совсем немного развила прозвучавшие идеи. Уже писали про ущербность и злую сущность инвалидов, уже обвиняли их в их собственных бедах. Ничего не напоминает?

На всякий случай, серьезно: я не считаю инвалидов или умственно отсталых ненормальными, злыми или неполноценными в каком-либо отношении, кроме как в той сфере, на которую влияет травма или болезнь. Они нормальные. Им нужна помощь, правда нужна, они не притворяются. Господдержка нужна, усыновления, деньги и так далее. Мне противно слышать чушь, которую несут тут про кармическое воздаяние. Люди не виноваты в своих болезнях и увечьях, не надо оправдывать собственный страх, злобу и брезгливость какими-то мифическими косяками в карме других людей.

У меня все.

[Ушла]

ш

[Vanilka]

Вопрос кармы для меня сейчас тоже стоит очень остро - это фактически единственная вещь из-за которой я не могу в достаточной мере принять ведические учения, это мой камень преткновения. Лично я считаю, что человек исправляется - если знает за что его наказывают, а вот так вот "в прошлой жизни нагрешил" - это слишком эфемерно - так можно все что угодно оправдать, но далеко не факт что так и есть. Меня в принципе раздражает то, что я должна отвечать за то, что якобы сделала в прошлой жизни - не зная вообще что я там натворила, какая вообще была моя прошлая жизнь, какие мои проступки? Разве это не кажется никому несправедливым как минимум? Просто взять априори принять и скорбно тащить на себе клеймо грешника всю жизнь, даже ничего не совершив (в этой жизни) - это для меня пока непонятно....
Намного честнее и справедливее было бы - если бы оступился - наказали, оступился - наказали, а то в следующей жизни расплатишься, или дети твои (которые в принципе вообще ни при чем) - это вообще...
И в особенности дети - которые в принципе еще ничего не понимают.......... Зачем? ладно взрослому челоеку - он если не озлобился почитал о карме - понял - принял, а дети? Дети то тут при чем? У меня всегда сердце болит именно о невинных детях....

Прочитала несколько тем на форуме и у меня сложилось стойкое впечатление, что девочки тут собрались сплошь "святые" и посоветовать или высказать свое мнение - равно накликанию на себя грома и молний))) Помните, что все находятся на своих стадиях развития и если кому что сейчас четко и ясно понятно, то другому человеку для понимания/осознания того могут понадобиться годы - к тому же не факт, что именно ваш путь верный.......
Очень мне нравиться Оля Валяева - такой позитивный человек, думала на ее форуме тоже найду много интересного, светлого......

[Карри]

Мама дорогая.... Не ожидала такое тут прочитать, что довелось.

Так вот. Мне отмщение и Аз воздам. Так сказано. Не наше дело разбирать кто и кем был в прошлой жизни чтоб оправдать свое презрение в своих глазах. Наше дело - проявлять милосердие к страдающему человеку. Этим слагаем свою собственную карму.

А ИМХО - такой человек может быть уже почти совершенен. Настолько что его физическое страдание не ожесточит его, не отнимет от него ничего, но какой пробный камень для окружения! Может это не детей испытывают физическими страданиями, а тех кто их окружает, тест на человечность, а? И кто почти человек? И кому надо будет родиться в теле собаки?

Какие умные все, кошмар, законы мироздания постигли, судьбы вершить рвутся....

[Лунная Девочка]

В Библии есть слова, что род блудницы проклят до 9 го колена ( могу путать число). Об этом хорошо говорит Лазарев. Это не мы придумали, это написано в Книге

Там постоянно идет тема рода, колен и кто что наследует. Я не большой знаток Библии, не могу привести конкретные цитаты. Просто в древние времена все очень хорошо знали свой род на много-много поколений назад... и могли предсказать , исходя из этого многое.

Почитайте рассказ Дины Рубиной "Цыганка". Украинцы, евреи - те, кто всегда берегли все-все свои веточки, даже 10-юродных племянников, поэтому и знали, кому, что и за что.

В повестях и рассказах Дины Рубиной и Людмилы Улицкой очень много мотивов родни, искупления и прочего. На евреев всегда были гонения, поэтому они так бережно берегут родовую память. Если многие из нас ( в том числе я) не знают свою семью дальше бабушек - прабабушек, то другое дело.

[Vanilka]

В Библии есть слова, что род блудницы проклят до 9 го колена ( могу путать число). Об этом хорошо говорит Лазарев. Это не мы придумали, это написано в Книге

Ага - я тоже это знаю - но мне кажется это таким несправедливым.... Отвечать за то, что сделал кто-то - это какая то особая извращенная форма унижения.... Хотя я лично могла бы принять и смириться, но вот в вопросе о маленьких детях - тут включается материнский инстинкт и все...

Там постоянно идет тема рода, колен и кто что наследует. Я не большой знаток Библии, не могу привести конкретные цитаты. Просто в древние времена все очень хорошо знали свой род на много-много поколений назад... и могли предсказать , исходя из этого многое. Почитайте рассказ Дины Рубиной "Цыганка". Украинцы, евреи - те, кто всегда берегли все-все свои веточки, даже 10-юродных племянников, поэтому и знали, кому, что и за что. В повестях и рассказах Дины Рубиной и Людмилы Улицкой очень много мотивов родни, искупления и прочего. На евреев всегда были гонения, поэтому они так бережно берегут родовую память. Если многие из нас ( в том числе я) не знают свою семью дальше бабушек - прабабушек, то другое дело.

Очень интересно - я как-то об этом подзабыла, что видимо не зря же вели/записывали родовое древо, а вопрос родовой памяти для меня сейчас очень актуальный. Спасибо за подсказку!

[johanna]

<p>

И я верю, что ВСЕ в руках человека, к том числе излечение от таких вот диагнозов. Потому что мне потребовалось довольно много времени, чтобы разобраться в себе, в своих поступках, понять, что я сделала не так, как угодно Б-гу. И вот тогда вдруг случилось ЧУДО и инвалидка начала двигаться. Ошибки в диагнозе не было. А мой экс-врач теперь демонстрирует меня как пример победы силы духа над диагнозом.

То, что вы победили диагноз - замечательно, я искренне рада за вас. Верю вам на слово и допускаю, что это случилось только за счет силы духа. Допускаю даже чудо. У вас получилось, отлично. Но по какому праву вы распространяете свой единичный опыт на других и говорите, что всё в руках человека? Почему вы судите людей? Почему вы думаете, что раз вы смогли что-то одно, значит, все смогут всё? Новорожденный ребенок - больной, или покалеченный, или осиротевший - тоже должен "разобраться в себе" и понять, что он сделал "не так"? Миллионы умерших от болезней или увечий - они все были страшные грешники, или плохо молились, или недостаточно хорошо разбирались в себе? Вот Vanilka внизу задает похожие вопросы о том, как карма вяжется со здравым смыслом. Очень хотелось бы услышать внятный ответ.

Если Вам захотелось поиграть в крутого психолога, дело Ваше, хотя по-моему, это не менее пакостно

Господь с вами, какая психология, все же на поверхности. Мне захотелось одернуть возгордившихся и заставить задуматься тех, кто не включает мозг, а повторяет где-то подхваченные и заученные фразы про карму и грехи. Если вам это кажется пакостным, ничем не могу помочь. Мне это кажется ничтожно мелким, конечно же, но все же хорошим делом.

Кстати, вы ко мне так нежно обращаетесь все время, то "дорогуша", то "милочка"... Не подскажете, как мне лучше называть вас в ответ, лапочкой или солнышком?

[Лунная Девочка]

Предваряя вопрос некоторых, зачем тут этот текст, отвечу. Рассказ человека, очень глубоко и четко чувствовавшего свои корни. Человека, который знает, что ничего просто так не бывает

Дина Рубина " Цыганка"


Вот, наконец я дорвалась.
Сейчас напишу об этой цыганке, о прапрабабке своей, о которой понятия не имела, но однажды услышала краем уха о себе: «Тс-сыганская кровь!» – в сердцах отцом оброненное, после очередного моего побега из школы.
Позже вытянула из матери – чуть не клещами – куцую фамильную историю, да мать и сама ее плохо знала.
Бабка же на мои домогательства неизменно отвечала: «Что ты, мамэле, какая такая цыганка?! – Хоть и сидела уже в инвалидном кресле, кремень старуха была, характер адский и голова ясная. Оберегала семейную чистокровность. – Какая такая цыганка?!».

С детства я уже чувствовала ее – и пресловутую кровь, и саму эту тень за моим затылком.
Проявлялось ее вмешательство в мою жизнь не сразу, но убийственно надежно. Возможно, поэтому – так мне кажется сейчас, когда все более или менее прояснилось, – если обижали, я вела себя незлобиво, обиду принимала, то есть не отвечала на нее, на обиду, – будто знала, что накажут и без меня.

Наказывали страшно. Убедительно. Когда разрозненные события, пугающе повторяясь, стали выстраиваться в некий зловещий ряд – я оробела. Оробела той огромной смиренной робостью пред высшими силами, которые не приемлют ни заступничества за виноватых, ни мольбы о пощаде, а требуют лишь склоненной головы и немоты.

Потом уже, задним умом или, как говаривала бабка, задней памятью, я вспоминала все переломанные руки-ноги своих дворовых и школьных обидчиков: тот мне пенделя отвесил, другой уже сильнее побил, а этот из игры выгнал или денежку в школьном буфете отобрал, а вон тот гонял мою шапку по грязному асфальту вместо футбольного мяча…

Приходило это недели через две-три:
– Никольский?
– Здесь!
– Оганесян?
– Здесь!
– Рахматуллаева?
– Здесь!
– Сумашин?
Тишина…
– Сумашин здесь?
– Сумашин руку вчера сломал, Наталья Михална!
Я не злорадствовала – наоборот, внутренне ахала, обмирала… Страшной была моя тайна.

В пятом классе балбес-переросток Мишка Петруненко подстерег меня на велосипеде за школой, наехал сзади и, когда я свалилась в кусты мальвы, соскочил с седла, несколько раз больно ущипнул меня за грудь, которая и без того все время болела, и, визгливо хихикая, умчался в стрекотании спиц.
Я неделю не ходила в школу. Просто не ходила. Ноги в ту сторону не шли.
Через неделю Мишка разбился на велосипеде. Три месяца лежал в больнице, еле выкарабкался, но рука – преступная, правая! – так и не восстановила подвижность.

Поскольку бога не было – в те годы не было бога, – в детстве я молилась Д'Артаньяну, возлюбленному, совершенно уверенная, что он внимает мне с какого-нибудь облака, подкручивая мушкетерский ус.
– Д’Артаньяша, – молилась я, захлебываясь ужасом и слезами, – не надо больше, не надо! Это было не так уж больно, только стыдно, ничего, я уже не чувствую, и синяки прошли!
Понимала непомерность расплаты. И чуяла, что мушкетер там – сошка легкомысленная. Чуяла: наказывают не за копеечную боль и не за жгучий стыд. Наказывают за причиненное зло. Кто, кто, кто-о-о?! – вот что меня парализовало. Грозная тень за моим затылком – не хранителя, нет. Наказывателя обидчиков.

Самое же страшное пришло, когда со взрослением сменились обиды.

Помню первое жертвоприношение. Не нога, не рука… жизнь человека! Целиком, окончательно, страшно – и безжалостно связано со мной.
Он был толстым, обычным пожилым нацкадром. Сколько я их перевидала, за скольких написала степные кишлачные саги любви – смешно и тошно вспоминать. Но этот был первым. Возможно, человек и неплохой, но растленный советской властью до наглой нирваны. За него уже написали диплом и диссертацию, а теперь он хотел считаться и писателем на всякий случай, в подражание тогда еще здравствующему хозяину республики. Тот тоже писал книги. На востоке это бывает: сатрапы сочиняют поэмы...

Сосватал нас мой приятель, редактор издательства «Гафура Гуляма». И творец воодушевленно приволок дежурную повесть о семи печатных листах, о любви и борьбе за землю, политую слезами и потом дехкан (эти два мотива чаще, чем другие, кочевали рука об руку из одного произведения узбекской советской классики в другое).

До сих пор нацкадра обслуживали белые рабы мужского пола. Вероятно, при виде меня он решил, что на сей раз возделывание литературной плантации будет включать и кое-какую дополнительную мою повинность.
Я тоже была воодушевлена, но по другой причине. После долгого застоя в заработках на меня свалился приличный кусок честной халтуры. За такую пахоту обычный гонорар был – рублей пятьдесят за лист. Я ликовала, умножая пятьдесят на семь. На эти деньги я собиралась вывезти к морю трехлетнего сына. Всю зиму перед сном описывала ему волны, песочек, дельфинов, обещала заплыть далеко-далеко, только я да он у меня на спине.

Когда «перевод» был готов, мы встретились с заказчиком на станции метро, и с радостным облегчением я вручила ему толстую папку с готовой рукописью.
– Динкя-хон, – проговорил он, ласково на меня глядя, – ти Гагра морь любишь?
– Очень люблю. – Я вежливо улыбнулась, ожидая, когда он наконец нырнет ковшиком ладони во внутренний карман пиджака, вытащит конверт и мы расстанемся к обоюдному удовольствию до следующего его «произведения». О любви. И о борьбе дехкан за землю.
– Я тибе к морь повезу… – мягко продолжал он, не сводя с меня уже по-хозяйски щупающего взгляда. – Поезд-билет куплю, койкя санаторий плачу… Зачем тибе денгя? Вместы со мной Гагра едишь…
С минуту я еще стояла, удерживая на губах беспомощную улыбку – не могла поверить, что так обидели. Затем повернулась и пошла... Сквозь пелену слез, помню, дороги не различала, и на выходе из метро споткнулась и разбила коленку о ступени.
Через две недели позвонил редактор и сокрушенно сообщил, что «наш общий друг» утонул вчера в Гаграх. В первый же день отдыха. Представляешь? Заселился в номер, вышел на пляж, подтянул трусы, бодро побежал в воду… и назад не вернулся.
Я оледенела от ужаса. Дней пять бродила, как чумная. Оглядывалась, когда заходила в подъезд. Избегала смотреть на себя в зеркало…
Куда бежать? В милицию? И что там говорить?
Несколько дней спала, укрытая с головой одеялом, свернувшись, как эмбрион.
Но постепенно распрямилась…

Я решила сопротивляться. Как библейский Яаков, боролась во тьме. Своеобразной была эта борьба: неделями я не выходила из дому, уклонялась от встреч с кем бы то ни было, дабы не провоцировать. Плакала ночами, уговаривала неизвестно кого… вела бесконечные диалоги черт его знает с кем. А когда все же оказывалась на улице, прошмыгивала мимо знакомых, опустив глаза. Теперь я знала, что чувствуют прокаженные.

В считанные месяцы я превратилась в законченного невротика и однажды не вынесла одиночества тайны и рассказала обо всем приятелю – поэту, алкашу, славному парню.
Дело происходило на террасе летнего кафе, одной из тех ташкентских забегаловок середины семидесятых, где днем можно было недорого пообедать, а вечером отведать этих же блюд, но уже суточной свежести и по иным, более уважительным ценам.

Катарзина Полок. Цыганский ангелПриятель был нетрезв, я мрачно оживлена, поскольку впервые за два месяца решилась выйти из дому. В зале гремела музыка ансамбля «Ялла», на столик то и дело наваливались терявшие равновесие потные пары; наша общая подруга, актриса, праздновала свой третий удачный развод.
Пусть, подумала я, даже интересно – как отреагирует. В крайнем случае, скажу, что приснилось с бодуна.
Он выслушал спокойно, со вниманием, насколько можно было это внимание собрать после энной рюмки. Подлил еще вина себе и мне. Помолчал.

– Так ты присмотренная, – сказал он просто, – вот и все. Дело известное.
– Кому – известное? – напряженно спросила я, будто разговаривала с чиновником небольшого ранга, но все же из той, небесной канцелярии, и папка с моим личным делом стояла за его спиной в шкафу или где там их хранят, эти папки… и ему стоило только руку протянуть, чтоб полистать и разобраться. И все уладить наконец, к чертовой матери! – Вообще, что это значит?
– А то и значит: присматривают за тобой.
– В смысле… оберегают?
– Да нет, старуха, кой там черт – оберегают! Наоборот. Через тебя учат… Понимаешь?
– Нет, не понимаю!
Я заволновалась. Даже разнервничалась.
– Ну вот смотри… Там, сверху-то… – Он опрокинул над своей рюмкой опустевшую бутылку и две-три секунды ее потряхивал, как верующий в надежде на чудо. – Ты представляешь, каково это – за каждым наблюдать? Это ж… рехнуться можно, сколько времени и сил, да сыт… сотрудников требуется… Тогда они…
– Кто они?! – закричала я сквозь гремучий шейк.
В те годы, как и сейчас, впрочем, я не имела четкого представления об иерархии высших сил – да и кто его имеет-то, сказать по совести, – но все же подозревала, что ни время, ни число… сотрудников большой проблемы там, наверху, не составляют.

– Какая разница. – Он икнул, отодвигая локтем чью-то назойливую задницу, что вращалась под музыку так, словно обладательница ее трудолюбиво вкручивала штопор в бутылку. – Ты спросила, я отвечаю. Мне лет двадцать назад этот ме… ханизм объясняла одна старая армянка… Она чудно гадала и с покойниками разговаривала, как мы с тобой сейчас. Так вот, она сказала: выбираются отдельные э-э-э… объекты. Вроде подсадной утки, извини… И уж за вами – строжайший глаз да гла-а-аз! Типа глазок в тюремной камере… Вам без конвоя даже по нужде не выйти. Но зато всем гадам, кто тебе подосрет, бошки-то поотрывают, все-е-ем! Урок такой, понимаешь? «Анатомия доктора Тюльпа»! – Он расхохотался своей остроте и, уже тускнея глазами, добавил: – Мастер-класс потусторонних сил…

«Неплохая перспектива, – уныло подумала я, – всю жизнь быть учебным пособием для злодеев. Да нет, что за чепуха! Мало ли что несет этот алкоголик!»
Но разговор запомнила дословно, тем более что впоследствии правота моего нетрезвого собеседника подтверждалась с регулярностью ужасающей. Да, я была подсадной уткой, черт побери! На мне бессмертные души учились уму-разуму: сдавали зачеты и курсовые, получали переэкзаменовки, взыскания, а в особо запущенных случаях бывали отчислены из этого высшего – пожалуй, наивысшего – учебного заведения.

Иногда, по тоскливому предчувствию определяя очередную «несдачу зачета», я пыталась предупредить возможных фигурантов осторожными намеками. Меня понимали неправильно, усмехались, озлоблялись, даже не догадываясь, что озабочена я отнюдь не своим благополучием. Отнюдь.
Дошло до того, что с известными хамами я начинала беседу заискивающим тоном – на всякий случай, чтобы, упаси Боже…
Увы. Они сами разыскивали меня, как летом в пустом здании школы восьмиклассники ищут дежурного преподавателя, чтобы сдать ему «хвост» по геометрии.

Нет сил пересказывать ряд эпизодов. К тому же, я не совсем уверена, что за пересказ – как и вообще за эту новеллу – меня по головке погладят.

* * *

Однако вернусь к цыганке.
В девяностом перед самым отъездом в Иерусалим я оказалась в родном городе. Надо было помочь родителям собраться, как-то разгрести завалы целой жизни в преддверье нового переселения в иные земли.

В тот суматошный приезд, выклянчивая на задах окрестных продмагов пустые картонные ящики для упаковки-утрамбовки багажа, невнимательно листая альбомы со старыми фотографиями, которых не видела много лет, и бегло проглядывая старые письма, я наткнулась на карточку – из тех, коричневых, «дореволюционных», которые поражают добротной выделкой давно минувших лиц, добросовестной передачей бликов на запонках, булавках, ручках кресел и носках туфель, что выглядывают из-под клетчатых юбок со складками скульптурной осязаемости.

На карточке в таком вот кресле, в такой вот юбке сидела я. Волосы, правда, разделены пробором и собраны в узел.

Смутно я помнила эту карточку, в детстве она не раз попадалась мне на глаза, и никогда в этой женщине средних лет я себя не опознавала. Ясно, почему. Ну а сейчас, видно, самое время опознать и пришло.

На пожелтевшем обороте между жирными и чернильными пятнами с трудом я разобрала беглую с ятями надпись: «На добрую память дяде Моисею и тете Кларе от вашей “Ди Цыгайнерс”. Берегите! С поцелуями, любящая вас…» завитки и прочерки…

– Ма-ам! Что за баба тут на карточке с моим лицом?
Мама вышла из кухни, вытирая руки полотенцем, надела очки.
– А! Действительно. Очень похожа! Это же сестра твоего деда, она умерла от тифа году в… тридцать втором… Рива. Или Нюся? Нет, Нюсю же немцы расстреляли. Рива, да.
– А почему «Ди Цыгайнерс»?
Мама замялась.
– Да их всю семью вообще звали цыганами… По той их бабке, я когда-то тебе рассказывала.
– Ну-ка, ну-ка…
И.А. Широкова. Цыганка (портрет)– Отец… да нет, постой… не отец, а дед твоего деда, моего папы… значит, как это тебе – прапрадед, да? Точно. Он привез с ярмарки цыганку. Перед свадьбой поехал выбирать подарки своей невесте. Все они, представь, рыжие, конопатые украинские евреи, крепко стоящие на земле… И невеста у него была, как все – рыжая, конопатая, крепенькая… Так вот, поехал он за подарками, а вернулся с таким подарочком – не дай бог! Настоящая кочевая цыганка. Прожил с ней всю жизнь, прижил четверых детей, кучу внуков… Между прочим, я эту старуху видела в детстве тем летом, когда папа привез нас в Жовнино.
– А что это – Жовнино? Деревня?
– Да сейчас уже ничего, пусто… Озеро сейчас. А тогда было село, большое дивное село. И в голодное лето папа перевез туда, к деревенской родне, всю семью. Купили на паях корову и мы, детишки, выгоняли ее и пасли – мне-то лет шесть-семь было, а все двоюродные-троюродные постарше. Эта корова нас спасла от голодной смерти. Мы ее пасли на взгорке рядом с церковью – замечательная высилась церковь на горе, отовсюду была видна… Кладбище при ней, трава густейшая, паси – не хочу… А когда уже после войны я с тобой, маленькой, приезжала в Полтаву и хотела наведаться в Жовнино, соседи сказали, что села нет и в помине! Затопили водой, по плану. Под водохранилище… А церковь ломали-ломали, взрывали-взрывали… а она не поддалась. Ну, ее так и затопили. Высится, говорят, колокольня посреди озера…

– Ну, погоди с колокольней… Что цыганка-то?
– Да я ее смутно помню…Она ведь мне как приходится… прабабкой, да? Очень была древняя. Сутулая тощая старуха… нос горбатый, косыночка белая. Обычная еврейская старуха.
– Но ведь в молодости, судя по всему, хороша была!
– А как же – красавица, говорят, невероятная. И мужу верная жена… почти весь год. Весной только уходила в табор, об этом в родне как-то не принято было говорить. Месяца полтора где-то пропадала, как в поэмах. Классический образ: мол, гори все огнем.
– Ничего себе, – заметила я. – Хорошенькое дело в еврейской семье! Поэтому наша-то бабка и утаивала такое эксцентричное мужнино родство, да?
– Ну… не только поэтому. Они все утаивали, сколько могли. Понимаешь, в народе всегда цыган считали колдунами. А эта праматерь к тому ж предсказывала будущее.
– Да ты что!
– Точно. Ну и вообще. Как теперь пишут – харизматическая была личность. Не говоря уж о том, что от нее всему потомству передались темные волосы, карие глаза и смуглая кожа. И неудержимый нрав. Так что слабаки оказались рыжие против наших цыган. А сыновья и внуки – какие лошадники все безумные! Я ж тебе рассказывала, что твой дед, папа мой, в Первую мировую служил в кавалерии? И во Вторую мировую, в эвакуации на Кавказе, уже немолодым человеком устроился работать в колхоз на конюшню, лишь бы к лошадям поближе. Умирал за лошадьми, разве что не крал... Да и танцевал, как бог. На столе между рюмок мог протанцевать так, что ни одна не опрокинется. Такие гены ядреные. Вот и получается, что все потомство этой чертовой старухи и есть – «Ди цыгайнерс».

Мы с мамой посмеялись, и я опять принялась паковать книги, альбомы, какие-то жалкие скатерти и ничтожные котелки. Будто цыганский табор сворачивал вечные свои шатры в преддверье весеннего кочевья.


* * *

С начала девяностых стала подтягиваться на Святую землю вся моя несчитанная родня – троюродные, многоюродные и перекрестноюродные братья-сестры, кому-то тетки, чьи-то племянники – изобильное хозяйство, раскинутое некогда по дальним пределам советской империи от Ташкента до Иркутска, а теперь вот сгоняемое божьими пастухами на это весьма каменистое пастбище.

Сама я родственник плоховатый, инвалид своей вредной профессии – люди интересуют меня исключительно с сюжетной стороны. Поэтому вся прибывающая родня проходила через гостеприимные объятия моей мамы. Вечерами она звонила и сообщала радостно:
– Приехала Мила с семьей! Ты помнишь Милу?
– Нет.
– Ну как же ты не помнишь Милу?! Из Полтавы, дочка Раи, дедушкиной племянницы. Тебе было четыре годика, ей восемь, вы играли на берегу Ворсклы, ты уронила в воду целлулоидного пупса. Помнишь? Тогда все удивлялись, что Мила за чужой игрушкой плакала, как за своей, а ты глядела вслед пупсу изучающим взглядом… Да ты и сейчас смотришь таким взглядом на все свои кошмарные траты и убытки.
– Мам…
– Так вот, Мила ужасно хочет с тобой встретиться.
– Ма-а-ам…
– Нет, слушай, это уже будет обидой! Она очень просит. Собирает твои книги, гордится и так далее… Запиши телефон. Позвони ей красиво, как сестра!

Я позвонила красиво. И не пожалела. Эта моя какая-то там кисельная родня даже по телефону оказалась разбитной и словоохотливой. Говорила складно, завирально, с украинским «хэканьем», по ходу дела отвлекаясь на реплики в параллельном разговоре то ли с гостями, то ли с домашними:
– Та ты ж не представляешь, как я… – И вглубь квартиры кому-то: – А пошли его в задницу, если будет свободная минутка!..
Надо эту сеструху потрепать насчет всяких историй, мелькнуло у меня. Ей вроде годков сейчас… под пятьдесят. И мы договорились о встрече.
– У тебя кудряшки-то остались, цыганенок? – спросила она.
– Нет, у меня лысина.
Она зашлась от смеха.

В ту минуту я и не подозревала, что меня ждет заповедная семейная история.
Сестра Мила явилась на другой же день, притаранилась аж из Беэр-Шевы, тремя автобусами. Бешеной-то собаке, заявила она с порога, семь верст не крюк.

Мы обнялись. Она оказалась чуть выше, полнее меня, дороднее , но неуловимое сходство все же присутствовало – в жестах, что ли, в походке… Прохаживалась туда-сюда по квартире, вроде бесцельно, совсем как я, когда работа не идет, и хотя была в брюках, по движению бедер чудилось, что она шевелит-шевелит юбками, а сейчас запросто предложит погадать.

И, словно подслушав мои мысли, пропела:
– Ну, молодыя-хоро-о-ошия-а-а, откочевали ж вы на край пусты-ы-ыни…
Когда сели обедать, я пригляделась к ней лучше. Смуглая, темноволосая, с каре-зелеными глазами, она, несомненно, как и я, ощущала в себе толчки таинственной крови – она ведь как раз с той, дедовой стороны. Не спросить ли? Вдруг что расскажет…
Она заметила мой взгляд. И снова, будто мысли подслушала: сказала усмешливо, с сожалением:
– Эх, а какие кудряшки были рассыпчатые. Ну чисто цыганенок!
– Да и ты вроде не Мэрилин Монро…
– Какое там, – отозвалась она охотно. – Мы же все процыганенные.

Ну тут уж я вцепилась в нее мертвой хваткой – как, да что, да когда. Мои все за столом притихли.
А мы с позабытой сестрой, сидя друг против друга, подались обе вперед, налегли грудью на стол, будто – говорил потом мой муж, – будто две цыганки в тайный сговор вступали…
И заструился передо мной золотой пылью украинский полдень над дорогой, по которой мой рыжий прапрадед ехал в телеге на ярмарку, покупать невесте подарок на свадьбу. Невесте рыжей, как тот полдень и те поля, и синеглазой, как то небо…

Что же произошло там, в трактире, когда цыганка подошла к нему погадать? Приворожила? Заколдовала? Порчу наслала, как всю жизнь потом утверждала отвергнутая невеста? Да и вообще – откуда обо всем этом знают в родне?
– Как это – откуда! Так дядь же Коля, сосед, ветеринар, он знаешь, когда помер, – аж в пятьдесят девятом, глубокий был старик. Лет за сто. Я его чуток помню, смутно. Так вот он еще хлопчиком со своим батей на ту ярмарку вместе с нашим прапрадедом на одной телеге ехал. Он и рассказывал, как вошла цыганка в трактир, так парень, наш дедуля, и обмер: красавица была огнеметная. Ей и ворожить особо не требовалось. Пропал жених. В буквальном смысле: вышел с ней на улицу и как сквозь землю провалился. Это потом, месяца два спустя, он появился в Жовнино, да как! На чьей-то телеге прикатил. Подъехал к дому, перед которым вся родня высыпала – шутка ли, они ж не знали, оплакивать сына или искать его по канавам-ночлежкам… Подъехал, значит, слез с телеги, снял девушку, что рядом сидела, и молча внес на руках в дом.
– Красиво!
– Ой, не скажи. Это нам сейчас отсюда – красиво. А представь всю эту еврейскую родню, а ту семью, невестину, уже приданое в сундуках было уложено-переглажено, а… да что говорить! Отколол наш прапрадед номерок. Всех презрел! Но выходит, и у него кровь была не водица, а?! Выходит, и он ей был пригож, если она осталась с ним на всю жизнь да нарожала четверых. На идиш говорила, как настоящая хайка. Только весной уходила – в табор, в цыганский загул, но всегда верталась назад, а муж ее безропотно принимал.

Я слушала эту свою дальнюю сестру, любовалась провинциальной свободой жестов, словечками, раскатистым смехом. Завидовала… Она была настоящей, непрерывной ; ее семья покидала те места разве что в эвакуацию. А потом вернулась. Не то, что мы.
– Слушай… А правда, что в Жовнино все ее боялись, эту цыганку?
– Смотря кто… Многие боялись, да. Она говорила: кто мою кровь обидит, тот жестоко заплатит!
Я отшатнулась к спинке стула. Мурашки побежали по рукам до плеч, стало зябко. Так вот, значит, кто-кто-кто-о-о!
И я сказала:
– В какой-нибудь средневековой Франции ее бы непременно сожгли. Она что, гадала?
– Да ничего она не гадала! Будущее видела, это правда. И свою смерть предсказала. Причем, за несколько лет. Я, говорила, сама поведу своих детей к могиле, а Нюся будет петь и плясать!
– Что?! Как же это? Кто такая Нюся?
– Господи, что с тобой, ты совсем родни не знаешь… Нюся, ее внучка, – это же Семена дочь. Вот смотри: ты – внучка Сендера, я – Ривы…
Она пошла загибать пальцы, как цыганка на ярмарке; посыпались из лукошка имена-прозвища, да с подробностями, с пояснениями, как будто в ускоренной киносъемке лопались почки на ветке, выбегал отросток право, влево, оперялся листвой… Я заслушалась вкусной ее интонацией, мгновенно перестав следить за сыновьями и внуками горбоносой праматери.

– …Так вот, к началу войны прапрабабка уже такая древняя была, что почти всех детей пережила. Внуки остались. И всех по фронтам-эвакуациям разметало. Кроме Нюси, старшей ее внучки. У той буквально за месяц перед войной мужа на фабрике током убило. Остались двое детей, мальчик и девочка. Сейчас бы наши с тобой дядя-тетя. Вот Нюся с бабкой-то и осталась. И что ты думаешь? Их расстреляли, конечно же, чуть не в первые дни со всеми остальными, а цыганку нашу аж по двум статьям: за еврейство и за цыганство, так что, с точки зрения немецкой бюрократии, они перевыполнили план. И вот слушай: Нюся-то перед расстрелом сошла с ума, и когда их гнали к яме, она пела и плясала . А старуха в ясном разуме вела своих детей к могиле . Как и предсказывала!

Тон у сестры был торжествующий, будто она сообщала о каком-нибудь небывалом семейном достижении, и привычную слезу, бегущую по склону крупного носа, тоже утерла торжествующим жестом.
Мы помолчали. Моя дочь тихо поднялась и стала собирать тарелки. Я как бы со стороны вдруг увидела ее вечно спутанные кудрявые волосы, длинную юбку, то ли индийскую, то ли цыганистую. «Таборный вид» – это у нас в семье осудительное выражение.

– Нам откуда известно, как они умирали… – продолжала Мила. – Дочь дяди Коли шла с ними почти до конца, вместе с колонной. Все надеялась, что удастся хоть кого-то из мальцов выхватить, тем более, сама бездетной была… Не удалось. Но вот она-то и видела все. Как перед смертью цыганка прокляла карателей воем страшным.
– Как это – воем?
– А вот так, – выла, что твоя волчица в зимнем поле. Но… вроде как не в страхе, а… заклинания творила. Древние какие-то заклинания. Представляешь?
Я молчала.

– Какие же заклинания? – спросил мой муж.
– Ну, дословно никто сейчас и не скажет, некому вспоминать. Но Колина дочь говорила: бабка выла нутряным таким воем, мол, ничего-о-о-о, вы, гады, палачи проклятущие, зе-е-е-млю за моих жрать будете, зе-е-е-млю жрать! Мои все до девятого колена присмо-о-о-о-тренные!..
– Как?! – вскрикнула я. – Как?! Сестра Мила осеклась, растерялась… Глядела на меня в замешательстве.
– Как она сказала, повтори?!
– Ну… в смысле: ответите, гады…
– Нет-нет… подожди… – Сердце мое колотилось как бешеное. – Слово какое… вот это слово… мои все… все —?!..
– «Присмотренные» почему-то… Да, мне тоже показалось странным… Кем – присмотренные, на что – присмотренные?.. Но вот уж точно: буквально через день все, кто расстреливал, взлетели на воздух.
– То есть?!
– Разорвало их в клочья… Этому, что командовал расстрелом, башку оторвало, рот открытый весь был землей забит. Не партизаны, ничего… какая-то бытовая нескладуха в комендатуре вышла. Кто-то бензин, что ли, пролил, а там рядом телега с соломой стояла и ружья заряженные…
Я уже не слышала подробностей. Все это было не важным, все. Я вскочила и вышла на балкон. Буйный восторг ударил мне в голову, грозный ветер хлынул в горло. Дикая, горькая радость душила меня! Вот оно, чудовищное, древнее, глубинноутробное: око за око! А другого и не бывает, другое все – ложь, ханжество, тухлая серая кровь! Землю, землю за моих будете жрать, повторяла я, землю будете жрать!
И задыхалась.
И не могла опомниться.
* * *

Такие дела…
Из-за этой цыганки, просто беда, сны мои одолевают не сдавшие зачет покойники.
Возникают среди ночных видений, укоризненно посматривают, молча качают головами – предупреждать, мол, надо бы… А я – что? Я так, подсадная утка. Нечего мне им сказать, даже во сне.
И по-прежнему за моим затылком – неумолимым конвоиром! – ее грозная тень. И не устанет ведь, и не смягчится!

Моего свекра, например, не пустила на Святую землю – а ведь была мечта всей его жизни! он уже и контейнер отправил. Не пустила: умер накануне вылета. И – не вдаваясь в подробности – было, было за что.

Со временем я успокоилась. Просто жизнь идет и, как глины ком, уминает и месит твои принципы, лепит-перелепливает ежеминутно картину мира, меняет представления о том, что есть справедливость, кому воздастся и кто за что ответит.

Вот сына выгнали с работы без предупреждения, без компенсации, незаконно, подло… и надо немедленно к адвокату… а тот письмо… и они обязаны… а если не отреагируют, то… и тогда они не отвертятся!!!
Я мысленно прикидываю насчет девятого колена , губами шевелю, пересчитывая имена, как последние монеты в кошельке. Наконец говорю с ледяным спокойствием:
– Закрой фонтан! Без тебя разберутся.

А ничем иным она меня, эта самая кровь, вроде и не беспокоит. Разве что плечи начинают ходить при первых же аккордах цыганской гитары, и по весне, в конце февраля, томительно запахнет былыми землями… Приснится вдруг на рассвете запах прелой травы из-под снега, или чугунный, угольный дух прокуренного и обоссаного тамбура в плацкартном вагоне «Ташкент – Иркутск».
И рука сама тянется пощелкать по клавиатуре компьютера – что там за скидки предлагают авиакомпании в марте-апреле?

Во всем остальном я, конечно, принадлежу другому народу. Принадлежу, ибо не верю в бесполость, надмирность и прочую вымученную галиматью, а верю в этот плотный телесный пахучий мир, в горячо пульсирующий сгусток кровей, в узловатые корни, проросшие гены, в жадное друг к другу любопытство и страсть.
Возвращаясь из очередного цыганского загула, я, как обычно, сначала маюсь с тележкой по всем закоулкам аэропорта, с трудом обнаруживаю на задворках дальнего терминала стойку регистрации рейса авиакомпании «Эль-Аль» – «Все неудобства – во имя вашей безопасности, мадам!» – и чуть ли не обреченно вхожу в выгороженное канатами пространство. Внутри него все бурлит хрипатыми, какими-то обветренными голосами, вскриками, детским плачем и молодым гоготом. И я мгновенно устаю, раздражаюсь и закатываю глаза от коловращения рук, лиц, плюшевых зверят и прочего таборного барахла.
Рехнуться от них можно, думаю я, не замечая, как и мой голос повышается в этом гомоне, резче становятся жесты, энергичней движения. Ведь тут с нашими не зевай, жми, поглядывай, огрызайся, поддевай, заодно подтаскивай чемоданище какой-нибудь молодой мамаше, обвешанной тремя младенцами сразу.
И в самолете продолжаются эти мучения, и не поспать, и не расслабиться, и не продраться в туалет, потому что в хвосте салона собрались на молитву черные грачи в адвокатских шляпах. Когда-нибудь они перевернут самолет в своей осатанелой страсти.
И я уже не чаю долететь, выдраться из колготни кагала, оказаться дома – став наконец одной, отдельной, самой.
Вот он, народ твой, говорю я себе с досадой, народ твой присмотренный!
Подсадная утка Господа Бога, в душу мать!